15.09.12 («ЛИЯ» стр.238)

Репетиционную базу оркестра нашла легко, прошла в зал без преград и усевшись поудобней стала наблюдать. Полный зал людей я приняла за таких же как я «интересующихся»,  но оказалось, что это были оркестранты, которые плавно перетекли на свои места на сцену.  А увидев Тимофея Ильича и набравшись смелости, я поднялась к нему и поприветствовав его практически поцеловала своей горячей, красной щекой. Он вроде был рад встрече и я вернулась в свое кресло. Вскоре появился маэстро и пообщавшись с композитором и певцами начал деланье музыки.  Музыка требовала больших вливаний, так как композитор-современник публику может удивить только необычной оркестровкой и шумовыми эффектами, рваностями ритма и обрывками мелодизма, а это усложняет исполнение, сыгранность, ансамбль. Молодой солист, пришедший с большим апломбом к концу совсем стал теряться: никак не мог вступить вовремя, и от этого шаткость произведения становилась все более явной. Как же завтра все это прозвучит? Сколько нужно мастерства, чтоб произведение в таком «сыром» виде завтра на концерте прозвучало?! Жемчужина вероятно меня опознала и стала проделывать по ее мнению невероятно-талантливые вещи: в паузах она демонстрируя свой абсолютный слух видно сочиняла новое произведение, параллельно вносив коррективы, работая карандашом и ластиком. (Ты талантливый музыкант, я рада за тебя, но этого мало – нужно быть еще судьбой).

В перерывчик я пошла прогуляться на улицу – подышать воздушком, а когда увидела маэстро со свитой, который тоже вышел вздохнуть, вернулась в вестибюль.  Сквозь стекло я смотрела на все это: тут и  Яночка «паслась» невдалеке и маэстро курил (что вредно),  не догадываясь, что пора бы бросить это гиблое дело, не задумываясь серьезно  о своем здоровье, которое нужно сохранить для будущих сорока лет творчества. Прервав мои мысли меня настиг сюрприз, ко мне подошел Тимофей Ильич и увлек беседой. Мы сделали фото и еще чуть прогулялись на улице по задворкам, с другой стороны здания. Потом маэстро захотел перекусить и оркестр его немного подождал. Половина оркестрантов была отпущена, в том числе и Яночка-скрипочка. Но она не спешила уходить и на реплику другого оркестранта: «ты едешь, тебя подождать?», она ответила отрицательно. Но не это важно в этой реплике, важно то, что он назвал ее моим именем, притом раза 2-3, прокричав сквозь толщу расстояния прям у моего уха к ней под сцену. На что она: «А, ну да — нет я не еду»…   «Детский сад!»…  А потом, когда уже началась  репетиция, вернувшись за сумкой пошумела, привлекая к себе внимание, потопав ножками по ступенькам. Маэстро это тихонько проигнорировал, сделав вид, что ничего страшного не произошло, ну потопала девочка ножками, показала свою значимость хозяйки этого зала и все на этом. Главное, что не хозяйка сердца.

 

Репетиция  продолжилась, а японская девочка-пианистка восторженным взглядом ловила все движения лица дирижера, не нуждаясь в замечаниях словесных, ловя их на лету из воздуха…

А когда все закончилось я пошла поджидать маэстро. Вот он поравнялся со мной, я попросила о разговоре. Он не хотел, но я настойчиво говорила: «Поговорите со мной, я нуждаюсь». «Ну, говорите». «Я так не могу». (Рядом стоит друг-помощник-телохранитель, который бегал в буфет за тарелкой с обедом). И «эта аллергия на меня» сочится из всех «щелей». Как я могу с ним говорить в таком тоне? Договорились до того, что на мою реплику: «Я вам писала»,  он сказал: «Ничего не читаю» (это он, чтоб побольней), «Вас не знаю». На, что я ему: «Так, так никогда и не узнаете». А он: «Ну, да, верно». (С чего бы ты мне нужна была? Посмотри на себя…) «Я же не так часто надоедаю Вам, раз в два года, не чаще». «Это — да». И вот тут, после этого, я понимаю, что он меня определяет, знает кто такая, просто не интересна заикающаяся не ведущая беседу собеседница (неведомо зачем упорствующая и периодически наезжающая ). Естественно беседа не клеится и развернувшись спиной он идет в сторону кабинета, я же увязываюсь за ним и попадаю в обитель, где все стены увешаны портретами с «нелюбимым фейсом». (Узнаваемость места). Хранитель тела сидит за столом на котором раскардаш. Еще постояли у рояля, я отдала ноты моего «Вокализа», который с весны все пробирался в эти гениальные руки. Взял, сказав: «Ну если не жалко?!» и спросил: «Вы вокалистка?»  «Нет, просто творческая женщина» (подразумевая, что виновник этого творчество он). «Ладно, я пойду». «Да, идите» (идите, уже, идите). Я и пошла… Слишком уж я с ним послушна. На себя не похожа. Такое ощущение, что только бой – сцепление в схватке овновскими рогами, может заинтриговать его и всколыхнуть интерес. Но  мне так не нужно, мне нужна узнаваемость и сострадание  и всего лишь: «Пойдемте-ка Лия, поговорим»…

Добралась до постельки – больше ни о чем и не мечтается. Вот она реальность: знание, что  только служение, прислуживание и никакой такой любви, о которой всю жизнь мечтала, не предназначено мне рядом с ним. Только и остается предложить себя в роли домработницы. Но в этом я не спец. Так что пора отправляться домой, писать книгу. И ставить ею окончательную точку в моих порывах к Вам. А ваше жесткосердечие  по отношению к страдалицам (поклонницам) — принять ко вниманию. Разбитые женские сердца вас не трогают, не вызывают сострадания, а только небольшие содрогание той части души, которая когда-то хотела любви, но разочаровалась, отреклась и отказалась. Я же не получив никакого сочувствия и помощи получила понимание, что больше ничего не остается, как сделать это, написать все же бестселлер, и все забыть.

И не надеяться на то, что прочитав «узнаешь меня, и полюбишь и присоединишь  к себе навсегда».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *